— Вира! — взревел итальянец. Воины налегли на тросы. — Вира!
С каждым рывком детали часов поднимались все ближе к цели.
— Уже почти на месте! — закричал Томас, подпрыгивая на месте от нетерпения.
— Вира! — рявкнул итальянец.
Воины снова налегли, и тут с натужным стоном и треском один из тросов лопнул. Прикрепленная к нему гиря, уже ничем не удерживаемая, грянулась о пол, взметнув столб пыли и каменного крошева. Я не успела опомниться, как свободный конец троса изогнулся дугой, змейкой скользнул по каменным плитам и, как плеть, стегнул меня по ногам, да так, что я рухнула как подкошенная. Ничуть не изящно грохнулась среди обрывков троса, подняв юбками тучу пыли.
— Синьорина! — в ужасе метнулся ко мне мастер-итальянец.
— Алиса! — Рядом со мной оказался и король.
Я медленно села, задыхаясь от внезапного потрясения, лодыжки болели, а итальянец долго оттирал мое лицо от пыли, потом деликатно поправил мои сбившиеся юбки.
— Синьорина! Mille pardons!
Казалось, все это происходит где-то далеко: оседающая туча пыли; воины, которые опускают еще не поставленные на место и теперь позабытые в суматохе детали механизма; Томас, который смотрит на меня с испугом и в то же время с каким-то кровожадным удовольствием. Сама же я не отрывала глаз от встревоженного лица короля.
— Эдуард, — вымолвила я, попирая все правила этикета.
— Вам теперь уже ничто не грозит. — Он взял меня за обе руки и поднес их к своим губам. Я сразу пришла в себя.
— Я не ушиблась, — заявила я твердо.
— Приведи моего лекаря! — не обращая внимания на мои слова, приказал Эдуард сыну, и Томас умчался со всех ног.
— Но я совершенно здорова! — повторила я.
— Мне решать, здоровы вы или нет, — оборвал меня Эдуард, потом повернулся к часовых дел мастеру, который не переставал причитать и заламывать руки. — Осмотрите механизм. Это не ваша вина, дружище! А я займусь мистрис Алисой.
Никогда еще я не ощущала так остро его силу, не любовалась так его соколиным лицом с гордо раздутыми ноздрями, пусть и читался на этом лице нескрываемый страх.
— Стоять сможете? — лаконично спросил он.
— Смогу.
Он бережно поднял меня на ноги. К своему удивлению, я покачнулась и была вынуждена (не нарочно!) ухватиться за его руку. Голова слишком сильно закружилась. Эдуард, не раздумывая долго, поднял меня на руки и унес подальше от этого нагромождения обрывков и обломков.
Впервые за свою короткую жизнь я оказалась в объятиях мужчины. Меня захлестнул поток ощущений, которые я себе представляла, но которых еще ни разу не испытывала. Я чувствовала жар его тела, слышала ровное биение его сердца, видела вблизи кожу, покрытую загаром и обветренную, ощущала уверенную силу рук, крепко прижимавших меня к его груди. Еще я чувствовала едкие запахи пота и пыли, вспоминала его страх, когда моя жизнь оказалась в опасности. От запоздалого испуга у меня пересохло в глотке, а ладони стали скользкими. Кажется, каждая клеточка на коже задвигалась, засияла в ярких лучах солнца, пробивающихся через застекленные и украшенные витражами окна. Я словно загорелась, я вся пылала, а сердце гулко билось, грозя прорвать кружева платья…
Потом я вернулась к действительности.
— Отпустите меня, государь! — потребовала я. — Нельзя волновать королеву такими пустяками. Ей сегодня очень нездоровится. Куда вы меня несете?
— Не знаю, — проговорил он и резко остановился. Посмотрел в мои глаза, растерянный не меньше меня. Его глаза были совсем близко, а на виске я ощущала его горячее дыхание. — По правде говоря, Алиса, вы не на шутку перепугали меня. Вам больно?
— Нет! — Это я знала, ощущала всем своим существом. — Отпустите меня. Зачем нести на руках, если я прекрасно могу идти сама?
— Ну, поначалу мне это показалось вполне естественным. — Морщинки, залегшие в уголках рта, стали наконец разглаживаться. — Уж позвольте мне быть галантным кавалером и отнести вас в безопасное место.
Я слышала, как итальянец ласково хлопочет над своим механизмом, слышала голоса воинов. Чувствовала, как близко стоят слуги.
— Отпустите, государь! — попросила я снова. — На нас смотрят.
— Велика ли важность? — Брови его взлетели вверх, словно такая мысль не приходила ему в голову.
Но я-то понимала, что важность велика. Часу не пройдет, и об этом узнает весь двор.
— Да отпустите же меня! — вскричала я, забыв обо всяком этикете.
Эдуард вдруг резко свернул в часовню, прошагал в самый конец и усадил меня на сиденье в первом ряду, создав видимость уединения.
— Ну раз вы так настаиваете…
И, опустившись на колени, поцеловал меня. Не коснулся пальцев в знак вежливости. Не одарил братским поцелуем в щеку (как я представляла себе братский поцелуй). Не скользнул целомудренно по губам, как поступал, бывало, мой супруг Дженин Перрерс, если уж оказывался рядом со мной. Нет, Эдуард крепко взял меня за локти, прижал к себе, его губы жадно, по-хозяйски приникли к моим, и длился этот поцелуй дольше, чем удар сердца.
Наконец он поднял голову, и я растерянно взглянула на него. Мысли мои разбегались, путались, кровь бешено стучала в висках.
— Вам не следовало так поступать, — с трудом выговорила я шепотом. — Так делать нехорошо.
— Вы станете поучать короля, как ему вести себя, мистрис Алиса?
Он печально улыбнулся, потом поцеловал меня еще раз. С не меньшей страстью, самозабвенно. А оторвавшись, проговорил:
— Это вам не следовало смотреть на меня так доверчиво.
— Так это я виновата? — взвизгнула я (увы, именно взвизгнула). — В том, что вы целуетесь с фрейлиной своей супруги?