Фаворитка короля - Страница 5

Лондон потряс меня: он оказался невероятно шумным, слишком многолюдным и страшно грязным. Как ни бурлили толпы людей вблизи аббатства в Баркинге по базарным дням, они даже отдаленно не походили на это столпотворение, пронизанное неумолчным гамом, наполненное смрадом от множества прижатых друг к другу человеческих тел. У меня буквально глаза разбегались во все стороны. Я глазела на густо набитые людьми дома, стоящие на узеньких, чуть шире нашей повозки, улочках, а верхние этажи, как пьяные, клонились друг к другу, загораживая небо. На всевозможные товары, разложенные у входа в лавки, на женщин, щеголявших в ярких нарядах. На уличных оборванцев и продажных девок, которые невозмутимо зарабатывали деньги в вонючих двориках и переулочках. Я оказалась в совершенно новом мире, одновременно пугающем и соблазнительном; таращилась, открыв рот, на все, как любая другая девчонка, попавшая сюда прямо из деревни.

— Вот, тебе как раз сюда.

Повозка покачнулась, остановилась, меня ссадили с тюков, грязный палец указал, куда мне идти — в дом с узеньким фасадом, который, казалось, вообще не занимал места на улице, зато вознесся над моей головой целыми тремя этажами. Я с трудом пробралась к двери, лавируя между грудами отбросов и сточной канавой. Сюда? Вроде бы на дом зажиточного человека не похоже. Постучала в дверь.

Открыла женщина, намного выше меня ростом и худая как жердь. Волосы у нее были закручены по бокам и накрыты металлическими сеточками в форме цилиндров, так что казалось, будто она сидит в клетке.

— Ну, что там?

— Это дом Дженина Перрерса?

— Тебе-то какое дело?

Она окинула меня беглым взглядом и сделала движение, собираясь захлопнуть дверь. Честно говоря, я не могла ее за это осуждать — я просто посмотрела на себя ее глазами. Дурно сидевшее на мне платье с чужого плеча все помялось за время поездки, к нему пристало множество шерстинок. В лице не было ничего привлекательного. Но ведь сюда меня прислали, здесь меня ждут, и я не допущу, чтобы дверь захлопнули у меня перед носом.

— Меня прислали сюда! — выкрикнула я, решительно положив руку на створку двери.

— Что тебе нужно?

— Я Алиса, — назвалась я и наконец вспомнила, что нужно сделать реверанс.

— Если ты выпрашиваешь милостыню, я угощу тебя метлой…

— Меня прислали сюда сестры из аббатства, — заявила я твердо.

Взгляд ее стал еще более презрительным, а губы искривились.

— А, так ты — та самая девчонка. Никого лучше они не нашли? — На это я хотела ответить, что лучше меня они никого и не могли предложить, я ведь у них единственная послушница, но женщина махнула рукой. — Ладно. Раз уж ты здесь, постараемся сделать, что сможем. Только впредь ходи через черный ход, со двора, возле уборной.

Вот и все. Я вошла в свой новый дом.

А в доме было неуютно. Даже не имея никакого опыта, я сразу, едва переступив порог, почувствовала, какая напряженная атмосфера здесь царит.

Дженин Перрерс, хозяин дома. Ростовщик-кровопийца. По внешности не скажешь, что он человек алчный, но очень скоро я поняла, что в этих стенах последнее слово принадлежит отнюдь не ему. Высокий, сутулый, он коверкал английские слова на чужеземный лад, но говорил только тогда, когда его спрашивали, да и тогда говорил мало. Дела он вел с раздражающей скрупулезностью. Он жил и дышал только одним: накапливал и ссужал под людоедские проценты золото и серебро. Лицо его можно было бы назвать добрым, если бы не глубокие морщины и впалые щеки, напоминавшие скорее череп мертвеца. Когда он снимал шапку, этот череп к тому же оказывался голым — только сзади, на шее, уцелело несколько грязных завитков, — что придавало ему сходство с гладеньким яйцом. Сколько мастеру Перрерсу лет, я угадать не могла, но мне он показался очень старым, потому что двигался с трудом, а глаза его совсем поблекли. У него вечно были перепачканы чернилами пальцы и даже губы, потому что иногда он, задумавшись, начинал жевать перо.

Мне он кивнул, когда я подавала на стол ужин, старательно придвигая к нему поближе каждое блюдо. Только этот кивок и показал, что он заметил прибавление числа домочадцев. Этот человек нанял меня, от него теперь зависело все мое будущее.

Бремя власти в доме лежало на плечах Дамиаты Перрерс, или Синьоры, сестры хозяина, которая с самого начала ясно дала мне почувствовать свою неприязнь. В ее взглядах не было ни капли доброты. Она олицетворяла собой силу, крепкую руку, твердо держащую весь дом в кулаке, и худо приходилось тем, кто навлекал на себя ее неудовольствие. В доме ничего не происходило без ее разрешения или хотя бы ведома.

Был мальчик для тяжелой работы: он перетаскивал всевозможные тяжести и чистил уборную. Этот паренек говорил мало, а мозгами работал еще меньше. Он влачил жалкое существование, быстро жевал, что давали, и снова исчезал в недрах дома, где вечно находилась для него работа. Имени его я так и не узнала.

Жил здесь также мастер Уильям де Гризли. Он был в доме одновременно и своим, и чужаком, поскольку имел дела и на стороне. Интересный человек: он привлек мое внимание, но сам меня избегал с удивительным упорством. Этот писец был человеком незаурядного ума, с черными волосами и бровями, с острым носом, делавшим его похожим на крысу, и бледным лицом, словно бы никогда не видевшим солнца. В нем было не больше живости, чем в той камбале, которую синьора Дамиата приносила с рынка. В его обязанности входило записывать все сделки, совершенные за день. У мастера Перрерса все пальцы были в чернилах, но готова поклясться — у мастера Гризли чернила текли в жилах вместо крови. На меня он не обращал внимания, точно так же, как на какого-нибудь таракана, бежавшего по полу комнаты, в которой он хранил гроссбух и учетные книги с записями об отданных в долг и возвращенных заемщиками суммах. С ним я всегда была настороже — чувствовался в нем какой-то душевный холод, который меня отталкивал.