Фаворитка короля - Страница 93

Быть может, Гонту мерещилось, как в его руки плывет корона Англии? Дети погибали часто. Старший брат Ричарда уже успел умереть в Гаскони, мог не выжить и сам Ричард.

И все же Гонт был не так близок к тому, чтобы воссесть на престол, как ему хотелось: ведь перед ним шли еще потомки Лайонела. У столь рано почившего в Италии Лайонела осталась дочь от первого брака. Теперь это дитя, нареченное Филиппой, подросло. Ее выдали замуж за Эдуарда Мортимера, молодого графа Марча, и у них родилась своя дочь. Если эта юная чета окажется достаточно плодовитой, то сын Мортимера будет иметь на престол больше прав, чем любой отпрыск Джона Гонта.

Не больно это было по вкусу Гонту, как я понимаю: они с графом Марчем всегда друг друга, мягко говоря, недолюбливали.

Я любовалась чудесным кубком, а мысли тем временем ткали свой собственный узор, подобно тому, как мастер ткач постепенно создает на гобелене целостную картину. Слишком рано еще было рассуждать о том, как все сложится с престолонаследием, однако не подлежало сомнению, что Гонту не жаль поставить все на кон, лишь бы сложить кусочки желанной мозаики один к одному. Не пройдет и десяти лет, как у Англии будет новый король. Кто же? Малолетний Ричард? Еще не родившийся сын Мортимера? Или же Гонт в расцвете сил?

Если даже предположить, что Ричард останется в живых, Гонту все равно есть на что рассчитывать. Юному Ричарду потребуется опекун. А кому скорее всего доверят воспитывать, защищать и направлять молодого короля? Разумеется, ему, Гонту. И Джон Гонт будет тогда править Англией. И сохранит надежды на то, что корона может достаться его сыну, пока еще маленькому Генри Болингброку. Тут уж не приходилось пренебрегать таким союзником, как фаворитка короля, к словам которой внимательно прислушивался слабеющий монарх. Гонт смотрел на меня как на бьющую без промаха стрелу в его колчане — он ведь явно строил далекоидущие планы, чтобы обеспечить себе английский трон, в этом я была твердо убеждена. Не таков он, чтобы довольствоваться вторым местом, даже после старшего брата, угасающего наследника престола, которого Джон любил.

Так что же — Гонт задумывал измену? В этом сомнений у меня не было и быть не могло.

Я улыбнулась; замечательный кубок нимало меня не соблазнил, ибо я прекрасно понимала, чем продиктована щедрость дарителя. Но как было не восхититься такой чудесной вещью? Если я и желала какого-нибудь внешнего знака, указывающего на мое высшее положение при дворе, кубок в полной мере являлся таким знаком, к тому же преподнесенным надменным принцем крови, который не должен был вообще меня замечать, а уж тем паче искать у меня поддержки. Как упоительно сознавать, что могущественнейший Джон Гонт выражает почтение простолюдинке Алисе Перрерс! Мне неудержимо захотелось рассмеяться.

— Благодарю вас, милорд. — Я с надлежащей серьезностью сделала ему реверанс, потом выпрямилась во весь рост и посмотрела принцу прямо в глаза. У него не должно остаться сомнений: дар я приму, но ничто и никогда не поколеблет моей верности Эдуарду.

— Вы делаете мне честь, мистрис Перрерс. — Гонт тоже улыбнулся с выражением хитрого лиса.

Создание новых союзов и смена королевских министров не прошли для меня совершенно безболезненно. Уикхем, вечно балансировавший между дружбой и враждой ко мне, оказался единственной жертвой этих политических интриг, о которой искренне сожалел сам Эдуард. Не уверена, что в Англии когда-нибудь был канцлер честнее его, однако в пылу чистки правительства от засилья церковников пришлось расстаться и с ним. Невозможно было сохранить его на прежнем посту.

Эдуард очень официально попрощался с уходящим министром. Я — нет. Он как раз укладывал свои вещи, свои любимые книги и чертежи новых зданий, которым уже не вырасти под его руками благодаря щедрости государя. Стоя у открытой двери, я смотрела, как он сворачивает их и кладет каждую вещь на свое строго определенное место. Уильям Уикхем. Уже не канцлер. Пусть он и раздражал меня резкостью своих суждений, но никто, кроме него, не был так близок к тому, чтобы считаться моим другом.

Виндзора я другом не называла и не была уверена в том, кем он сам считает меня.

— Если пришли позлорадствовать, можете не трудиться, — бросил Уикхем, даже не повернув ко мне головы.

— Я не злорадствовать пришла. — Он, не отвлекаясь от своего дела, завернул в большой кусок полотна горсть перьев. — Я пришла сказать вам «прощайте».

— Сказали. Теперь можете уходить.

Он был сильно обижен и имел на то все основания. Ведь я стояла рядом с Эдуардом, когда король произносил пустые фразы о необходимости, о своем сожалении, о том, что желает Уикхему всяческого добра. Да, так было надо, и Эдуард был уязвлен решениями парламента ничуть не меньше самого Уикхема, но этот человек заслуживал большего. Я прошла через всю комнату, чтобы ему пришлось посмотреть мне в лицо. Он, тем не менее, продолжал собирать вещи и рыться в переметных сумах.

— Зато вы больше времени станете уделять Винчестеру, своей епархии, — сказала я, подавая ему требник.

— Я приложу свои таланты, — ответил он, выхватив книгу у меня из рук, — там, где их сумеют оценить.

— Мне очень жаль с вами расставаться.

Вот тут он взглянул на меня, и я увидела в его печальных глазах боль от сознания моего предательства.

— Вот уж никогда не думал, что именно вы станете орудием моего изгнания. Мне казалось, что вы умеете ценить верность и дружбу. — Он язвительно усмехнулся. — У вас ведь так много друзей, правда? Можно позволить себе не слишком-то о них переживать. — Я почувствовала, как кровь прилила к моим щекам. — Как сильно можно заблуждаться, если не желаешь взглянуть правде в глаза!