Фаворитка короля - Страница 100

100

Клянусь Пресвятой Девой, не зря я тревожилась.

Прошло три недели, а корабли так и не вышли в море: встречные ветры терзали берег у Сэндвича и разносили в клочья дерзкий замысел Эдуарда. Тем временем в Гаскони французы овладели союзным нам городом Ла-Рошель. Эдуард в крайнем отчаянии отказался от задуманной военной кампании. В Лондон, в мои жадные объятия возвратился потерявший надежду печальный старец, а я была не силах его утешить.

Унижение, которому подвергли его французы, подкосило Эдуарда. Его привычный мир рухнул. Смерть Филиппы оставила глубокую рану в его душе, но поражение в войне сломило короля окончательно. Что было в последующие месяцы, пока безвольный Эдуард сидел в Лондоне? Все крепости, еще остававшиеся в руках англичан, одна за другой подвергались ударам неприятеля, их оборона постепенно становилась невозможной. В конце концов у Эдуарда осталось в Гаскони даже меньше земель, чем он получил по наследству от своего отца.

Рухнуло все, чего он сумел добиться за свою жизнь.

Англия испытала унижение, но сам Эдуард был буквально растоптан. Он остался ни с чем, и его разум никак не мог с этим смириться. Он стал быстро утомляться, терять нить беседы в самом ее разгаре. Иной раз впадал в долгое молчание, вывести из которого его было невозможно. А бывало, что он и меня не узнавал.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Сэр Вильям де Виндзор! Снова в Англии! Снова недалеко от меня!

В минуту его прибытия я оказалась как раз в просторном Большом зале Вестминстерского дворца. Он вполне мог счесть это чистой случайностью, но я, если б пожелала, объяснила бы ему, как это вышло на самом деле. Мне было абсолютно точно известно, когда он сошел со своего заморенного долгой дорогой коня, когда отослал лошадей, багаж и охрану на конюшни, даже когда он шагнул на первую ступеньку лестницы, ведущей на крыльцо парадного входа во дворец.

Я притаилась в тени колонны и оттуда бросила на него взгляд — первый за без малого четыре года. Уже давно ожидала его прибытия: еще до несчастья, постигшего английский флот у Ла-Рошели, когда Эдуард все внимание посвятил удержанию Гаскони, где английское владычество серьезно пошатнулось, до короля дошли некоторые слухи из Ирландии.

То были дурные вести, как обычно: всегдашние обвинения в бестолковом управлении, процветавшем среди самых высокопоставленных чиновников взяточничестве, откровенной продажности и стремлении подложить друг другу свинью. А это ставило под удар непосредственно Виндзора, ибо никто не сомневался, что все нити сходятся у него в руках, а не направляются неумелым Десмондом. Я не стала предупреждать Виндзора загодя. Разве я не обещала держать его в курсе королевской политики относительно Ирландии? В последнем своем письме я сообщила ему, что никакой политики такого рода просто не существует. Но когда мне стало известно о том, что у Эдуарда проснулся интерес к Ирландии, события опередили меня. Невероятно разгневавшись, Эдуард проявил, казалось, утраченную способность самостоятельно принимать решения и повелел сэру Вильяму явиться в Лондон с первым же кораблем — лично представить своему государю объяснения.

Я могла лишь строить догадки, когда он прибудет, да и прибудет ли вообще. Нетрудно было представить дело так, будто королевское предписание затерялось где-то в дороге, но все же я считала, что он подчинится воле короля. Не тот человек был Виндзор, чтобы бежать от славы, даже дурной славы. Вот я и приняла меры, чтобы вовремя узнать о его прибытии, а в душе моей бушевали самые разноречивые чувства, выбивая меня из привычной колеи: и волнение, и нетерпение, и сильное недоверие, а более всего — удовольствие от предстоящей встречи.

И вот он здесь. Первое впечатление, которое у меня сложилось (да какое там впечатление — полнейшая уверенность), состояло в том, что Виндзор пребывал отнюдь не в благодушном настроении. Впрочем, другого я и не ожидала, учитывая тон королевского послания. Когда он переступил порог, вид у него был как у человека, которого в тронный зал зашвырнул порыв разыгравшегося на море шторма. Одежда вымокла и вся заляпана грязью, руки-ноги явно затекли от многодневной скачки. Взбудораженный, весь ушедший в себя, словно шторм бушевал и в его мыслях, он быстрым шагом шел по залу. Мне показалось, что он просто пройдет мимо. Хоть заметил меня, интересно?

Я выждала, пока он поравнялся со мной, даже прошел уже шага на два дальше, вспомнила, как непредсказуемо могу вести себя в присутствии этого мужчины, постаралась унять сердцебиение и приготовилась выслушивать его язвительные реплики. Губы у меня вдруг почему-то потеплели. Тот прощальный поцелуй так и горел на них.

Если он и сейчас не обратится ко мне, я его уже не догоню…

— Сэр Вильям…

Он замер на ходу, повернулся на месте, глянул вокруг настороженно, злобно, будто ожидал, что вот-вот на него бросится затаившийся враг. Потом резко, нетерпеливо выдохнул.

— Приветствую вас, мистрис Перрерс.

Отвесил небрежный поклон, рассердивший меня до невозможности. Я ответила ему столь же небрежным намеком на реверанс. Повзрослевшая, но так и не набравшаяся ума Отважная изо всех сил жалась к моим ногам.

— А больше вы мне ничего не хотите сказать? — проговорила я с очаровательной улыбкой.

— Что вы хотите от меня услышать? — Глаза его сузились. — Я вернулся. Без большой радости.

«Без большой радости» — это очень мягко сказано, судя по выражению его лица, которое я теперь ясно могла разглядеть. Лицо было жестким, напряженным, под глазами и в уголках рта залегла целая сеть морщинок, которых не было в нашу первую встречу. Он был в бешенстве, о чем свидетельствовали плотно сжатые губы и раздутые ноздри. По сути, вся его фигура, напоминавшая острый осколок кремня, была воплощением еле сдерживаемой ярости. Но у меня сердце дрогнуло от близости его поджарого тела и предвкушения язвительных реплик. Не скрывая злости и нетерпения, он сорвал шляпу, обнажив голову с блестящими, как кротовая шкурка, волосами — вымокшими от дождей и пота, прилипшими к черепу. Темные глаза, смотревшие на меня в ожидании того, что я скажу, были не темнее той тучи, что клубилась в его мыслях, делая настроение Виндзора опасным и непредсказуемым. И все равно я ощущала тревожившую меня тягу к этому человеку. Это чувство было для меня новым и пугающе необоримым.

100