Фаворитка короля - Страница 111

111

— Вас на деле заботят лишь свои собственные интересы. Я никогда не встречала более эгоистичного человека, чем вы, — парировала я, окончательно запутавшись в своих рассуждениях. — Если на то пошло…

— Да черт тебя возьми, женщина!.. — Он плотно прижал меня к стене, не обращая внимания на то, что по коридору могли проходить посторонние (по счастью, в ту минуту там никого не было), и поцеловал меня. В его поцелуе не было ни нежности, ни сочувствия. А что в нем было — даже не знаю. Он оторвался от моих губ, поднял голову, а я задохнулась и не могла вымолвить ни слова.

— Ну наконец-то вы замолчали!

— Вы что, ума решились?.. Отпустите же меня!.. — Боже, как забурлила во мне кровь от этого поцелуя! А сердце отчаянно билось о ребра, будто пойманный в капкан хорек.

Он снова меня поцеловал, зажигая во мне настоящий костер, невероятно соблазнительный, и вся моя воля к сопротивлению улетучилась без следа. Когда он снова оторвался от моих губ, я стояла, не в силах пошевелиться.

— Вот и отлично! А теперь будьте хоть раз в жизни послушной девочкой…

Насколько я могла судить, целовал он меня с неподдельным удовольствием, но лицо его оставалось суровым, а мысли блуждали где-то далеко. И я пошла с ним рядом, потому что мне самой так хотелось — ощущая, как близко он от меня, как его камзол на повороте лестницы задел мою руку. Потом мы вышли во двор, поднялись на стену, а над нашими головами нависали тяжелые свинцовые тучи, вполне отвечавшие моему настроению. Оказавшись на стене, мы с ним наконец остановились на восточном бастионе, и я ждала, что он скажет, руки и ноги у меня все еще дрожали. Было интересно: поцелует ли снова? Я надеялась, что поцелует, и в то же время презирала его за то, что он поймал меня в ловушку этой внезапно нахлынувшей страсти. И себя презирала. У меня не было ни малейшего желания изменять Эдуарду, что прилюдно, что втайне. Мы стояли на виду у бдительной и зоркой дворцовой стражи, а я не утратила еще понятий о чести, пусть мое сердце и неслось вскачь, как насмерть перепуганная лошадь.

— Расскажите, что вас так сильно заботит, — предложил мне Виндзор, когда молчать дальше стало уже невыносимо.

— Ничего. И раз уж вы так плохо обо мне думаете…

— Как я понимаю, вы тревожитесь о короле.

— С чего бы это?..

— Алиса! Нет смысла скрывать и дальше. Он выжил из ума. Именно теперь вы нуждаетесь в друге, а ближе меня вам сейчас не найти никого. Так скажите мне правду.

Вся моя решимость промолчать, во что бы то ни стало защитить Эдуарда быстро растаяла. Да, я остро нуждалась в друге, который подставил бы свое плечо под груз, который становился непомерно тяжким. Уикхем находился в Винчестере, а сдаваться на милость Гонта я ни за что не стану. Остается только Виндзор… Но был ли он именно таким другом? Вот он стоит передо мной, потемневший, мрачный, как туча, — живое воплощение дурной репутации и непомерного эгоизма. И все же было в его лице нечто совершенно неожиданное — доброта… Ну что, рискнуть?

— Правда. Меня заботит Эдуард.

— Вы оберегаете его от людей.

— Да. А что мне, по-вашему, еще делать? Выставить его на всеобщее обозрение в Лондоне, чтобы все подданные смотрели, разинув рты?

— Ну, тогда по крайней мере вас не стали бы обвинять в том, что вы вертите стариком ради своей выгоды. Хранить это в тайне опасно, Алиса.

— На это я не пойду! Не много мне проку от вашей помощи!

— Я просто стараюсь смотреть на вещи трезво!

Я еще какое-то время сопротивлялась, но в конце концов уступила и рассказала ему все. Сказала, что светлый разум Эдуарда снова затуманился, король стал непредсказуемым. Кто сможет убедить его, что незачем было приказывать исправить или перестроить все мосты в графстве Оксфордшир только потому, что он собрался ездить из Вудстока на соколиную охоту? Мне это не удалось. Король уже не был в состоянии предначертать Англии какую бы то ни было политику на будущее. И долго ли мы — я, Латимер и остальные верные министры — сможем поддерживать видимость того, что Эдуард способен занимать трон? Эдуард не всегда знал, какой сегодня день недели, а лекари не могли вернуть ему ясный ум.

— Вот почему я стараюсь защитить его всем, что в моих силах, — закончила я свой рассказ. — Ясность сознания может возвратиться к нему в любой момент — на следующей неделе, даже завтра.

— Вы просто восхитительны.

— Отнюдь. Восхищаться нечем. Но он мне слишком дорог, и я не стану отдавать его на растерзание тем, кто может поставить под вопрос его право царствовать над Англией.

— Кое-кто может сказать, что все это вы делаете из соображений собственной выгоды. — Виндзор оперся плечами на стену и повернулся лицом ко мне — посмотреть, как я отвечу на его обвинение. — Продлевать власть короля — значит сохранять власть Алисы Перрерс.

— И это, разумеется, совершенно верно, — окутала я себя броней иронии. — Разве кто поверит в то, что я могу заботиться о благополучии короля ради него самого? — Я отвернулась, негодуя на эту клевету, которая была мне знакома уже давно.

— Я же не сказал, что это мое мнение, — возразил Виндзор. — Думаю, вас нужно немного развлечь.

— Поцелуями? — Мне вдруг сделалось страшно от того влияния, которое имел на меня этот человек, я испугалась тех слез, которые жгли мои полуопущенные веки. Слишком я стала чувствительной. — Надеюсь, что нет.

— Нет, не поцелуями. Не сейчас, по крайней мере. Может быть, попозже…

Он снова погрузился в раздумья: Виндзора заботили какие-то свои мысли. Мне были по-женски неприятны эти его раздумья, так что я повернулась и пошла прочь, сердясь на свои взбудораженные чувства, огорчаясь тому, что он так легко сумел меня перехитрить и заставить открыть ему душу. Сам же он остался стоять, облокотившись на парапет и глядя вдаль, на открывающийся пейзаж.

111