Джоанна улыбнулась шире, показывая свои зубы. Посмеет. Я уже почти ощущала, как меня хватают грубые руки, как влекут в темницу. Но Джоанна удивила меня.
— Когда мы войдем, закрыть двери собора. Не пропускать внутрь никого! — приказала она. — Король прибыл, начинается траурная церемония. — И отвернулась, словно я не представляла для нее ни малейшего интереса, но в конце концов не выдержала все-таки. — Твои деньки остались в прошлом, — услышала я ее негромкое бормотание, которое одна я и могла разобрать. — Зачем же мне связываться с такой, как ты?..
На какой-то безумный миг, под влиянием ее оскорбительного высокомерия, мне захотелось броситься впереди королевского кортежа, проскользнуть внутрь, пока двери собора не захлопнулись у меня перед носом, отрезая меня от законного места у гробницы моего возлюбленного. Я собиралась настоять на своем праве находиться там.
Ах нет!
Ко мне вернулся здравый смысл. Не было у меня там законного места. С болью в сердце я пробралась снова через толпу — к реке, где осталась моя барка, возле которой меня поджидал Виндзор. Ну, это меня не слишком удивило. И не огорчило, хоть я и сорвала на нем свою злость на Джоанну, а главным образом на себя саму — за то, что не проявила должного благоразумия. Что ж, я поступила с чисто женской логикой.
— Приехали меня спасать! — бросила я с нескрываемым раздражением.
— Надо же кому-то вас спасать, — ответил он коротко, что в данном случае было вполне уместно. — Садитесь в барку.
Я опустилась на скамью и всю дорогу молчала, искоса бросая сердитые взгляды. Последней фразой больше, чем всем остальным, Джоанна жестко поставила меня на место. Виндзор же позволил мне предаваться грустным мыслям, не делая ни малейших попыток разговорить меня, выяснить, что так сильно задело мои чувства; он просто созерцал задумчивым взглядом жизнь, протекавшую на берегах реки.
«Зачем же мне связываться с такой, как ты?..»
Мне всегда было понятно, что время, когда я находилась под покровительством Эдуарда, рано или поздно закончится. Но что меня отсекут от двора мгновенно… так безжалостно и недвусмысленно? В Англии воцарился новый двор, места при котором мне не было отведено. И с этим придется мириться до самой смерти.
А как я сама почтила память Эдуарда? На мой взгляд, гораздо лучше, чем официальный двор, — я делала то, что он наверняка бы одобрил. Возвратившись в свои владения, я занялась тем, что ему нравилось, о чем он вспоминал, когда сил еле хватало на то, чтобы сидеть, опираясь на гору подушек, не говоря уж о том, чтобы взобраться в седло. Я выехала верхом, с ловчей птицей на руке, с несущейся рядом Отважной (уже начавшей стареть, но так и не поумневшей), и поохотилась на кроликов в окружающих Палленсвик лугах. Охота оказалась удачной. Когда сокол сбил голубя, щеки мои стали мокрыми от слез. Эдуард насладился бы каждым мигом этой охоты. А потом, возвратившись в свою комнату, выпила чашу доброго гасконского вина (милый Эдуард, в моей памяти вы будете жить всегда) и уже после этого повернулась спиной к прошлому и обратилась взором в будущее.
Какое будущее? Вдали от всех. Скука невыносимая! Но все лучше, чем быть дичью, на которую охотится помешанная на мести женщина, пусть и утверждавшая, что я для нее ровно ничего не значу. Я знала, что не в характере Джоанны останавливаться на полдороге. И сунуться прямо ей под нос — это был не самый разумный из моих поступков.
— Не нужно было ездить, правда? — Закутавшись в теплую накидку, не в силах согреться, я скорчилась в кресле перед камином: погода стояла не по сезону холодная и дождливая, с сильными ветрами.
— Я же говорил, чтобы вы не ездили! — без всякого сострадания заметил Виндзор (правда, при этом он согревал на удивление теплыми ладонями мои закоченевшие руки).
— Да, говорили, помню. — Настроение у меня было мрачным, под стать погоде за окнами.
— Не тревожьтесь. Им до вас не добраться, понимаете? Опалу снял с вас сам Гонт.
— Вы полагаете, она обо мне забудет? — Его радужное настроение удивило меня.
— Отнюдь. — Вот тебе и радужное настроение! Он хмуро посмотрел на свои пальцы, державшие мои ладони; его цинизм я ценила выше, чем принятые при дворе лесть и пустые обещания. — Сколько король оставил ей в своем завещании?
— Тысячу марок, — ответила я без всякой интонации. — На это не очень разгуляешься. А Ричарду досталось ложе Эдуарда с украшенным гербами балдахином.
Виндзор перестал хмуриться и захохотал во все горло.
— Куда лучше было бы, если бы ложе досталось вам!
— Скорее всего, Джоанна велит его сжечь, чтобы избавиться от заразы, которую, по ее мнению, я оставила там. Уж сыну она спать на нем ни за что не позволит.
— А вы упомянуты в завещании? — продолжил расспросы Виндзор.
— Нет. — Я не ожидала этого: для меня не нашлось места в завещании Эдуарда. Все, что он мог и желал мне дать, он дал сам.
— Ну вот, у нее уже есть повод для радости!
— Сомневаюсь!
Покидая Шин, я удостоверилась, что драгоценности Филиппы уложены в переметную суму, а перстни Эдуарда находятся в безопасности за корсажем моего платья. Она никак не могла их захватить, разве что решилась бы обыскать меня при всем честном народе!
Виндзор снова рассмеялся, потом посерьезнел.
— Ну хватит о Джоанне Прекрасной. Не можем же мы весь остаток дней своих провести в непрерывной тревоге, а? Вот и не будем.
Приходилось признать, что лучшего совета и придумать нельзя.
Виндзор отпустил мои руки и поднял свою кружку эля.